Родился 28 сентября 1925 в деревне Тереховка Дмитровского района Орловской области, в 1 км от границы с Брянской областью, в многодетной крестьянской семье. Позднее несколько лет учился в райцентре Локоть на Брянщине. Участник Великой Отечественной войны. В 1943 году, чтобы побыстрее попасть на фронт, приписал себе несколько месяцев. С боями прошел по нескольким европейским странам, был ранен. Награжден медалями и орденом Отечественной войны второй степени. Окончил войну в Чехословакии (в последующем писатель в своём творчестве не раз обращался к теме этой страны). После Победы, закончив военное училище, ещё несколько лет служил в Московском, Киевском, Приволжском военных округах. Демобилизовался в звании капитана в 1950 году. Первые стихи сержанта Родичева были опубликованы в 1944 году в армейской газете "Защитник Отечества"; первая книга вышла в 1953 году. По окончании Киевского университета, получив профессию журналиста, Н. И. Родичев работал собкором областной газеты "Заря Полтавщины", затем - редактором и главным редактором донецкого книжного издательства "Донбасс". После перевода в Москву, окончив Высшие литературные курсы, заведовал редакцией прозы в крупнейшем издательстве страны "Советский писатель", затем работал заместителем главного редактора издательства "Московский рабочий", являлся корреспондентом журнала "Огонёк", газеты "Правда"… Работая на ответственных постах в московских издательствах, Н. И. Родичев помог творческому становлению многих авторов, получивших в дальнейшем широкое признание (в их числе - В. Белов, В. Шукшин, Ю. Семёнов, П. Проскурин, Н. Рубцов). За 6 лет работы Николая Ивановича в "Советском писателе", работы двенадцати авторов, выпущенные в этом издательстве, были отмечены Государственными премиями. Примечателен такой факт.
Когда Рубцов по совету друзей приехал к Родичеву за помощью в издании книг, Николай Иванович не только обогрел талантливого поэта, но и написал ему несколько рекомендательных писем в различные издательства, дал денег и подарил свой хороший костюм со словами: "Не забывай, что в Москве встречают по одежке". Много лет был членом правовой комиссии и Президиума Всероссийского литфонда, других общественных организаций. Избирался в Совет ветеранов воины Московской писательской организации заместителем председателя. Был личным порученцем С. Михалкова по разбору конфликтных ситуации, выезжал на Сахалин, а так же в Саратов, Читу, Липецк, когда возникали конфликты с местными властями у писателей. Как член Правления Литфонда ведал средствами на строительство, в частности выделял деньги для оплаты жилья писателям. В 1963 году Н. И. Родичев был удостоен премии Министерства Обороны за книгу "Амурское лето", а в 1969 году - двух премий, ВЦСПС и Союза писателей СССР, по итогам конкурса на лучшее произведение о рабочем классе (книга "Вешка у родника"). С 1973 года - литературный работник на дому. С 1975 года проживал на Брянщине, в Белых Берегах. Автор многочисленных переводов с украинского, чешского, кабардинского, калмыцкого, казахского языков. Перевел 16 романов и повестей писателей из союзных республик. Удостоен девяти правительственных наград (в том числе - орден Отечественной войны II степени и орден Дружбы). Скончался после тяжелой продолжительной болезни 7 августа 2002 года в Белых Берегах; похоронен на Троицком кладбище города Орла (по его завещанию). С 2003 года в Белых Берегах проводится ежегодный поэтический праздник, посвящённый памяти Н. И. Родичева. Имя писателя носит центральная библиотека Брасовского района Брянской области.
Ро́дичев Никола́й Ива́нович (28 сентября 1925 - 7 августа 2002) - русский советский писатель, журналист, редактор, член Союза Писателей СССР с 1955 года, заслуженный работник культуры России, член Правления Литфонда СССР.
БиографияРодился в деревне Тереховка Дмитровского района Орловской области, в 1 км от границы с Брянской областью, в многодетной крестьянской семье. Позднее несколько лет учился в райцентре Локоть на Брянщине.
Участник Великой Отечественной войны, которую окончил в Чехословакии (в последующем писатель в своём творчестве не раз обращался к теме этой страны). После Победы, окончив военное училище, ещё несколько лет служил в Московском, Киевском, Приволжском военных округах. Демобилизовался в звании капитана в 1950 году.
По окончании Киевского университета, получив профессию журналиста, Н. И. Родичев работал собкором областной газеты «Заря Полтавщины», затем - редактором и главным редактором донецкого книжного издательства «Донбасс». После перевода в Москву, окончив Высшие литературные курсы, заведовал редакцией прозы в крупнейшем издательстве страны «Советский писатель», затем работал заместителем главного редактора издательства «Московский рабочий», являлся корреспондентом журнала «Огонёк», газеты «Правда»…
Работая на ответственных постах в московских издательствах, Н. И. Родичев помог творческому становлению многих авторов, получивших в дальнейшем широкое признание (в их числе - В. Белов, В. Шукшин, Ю. Семёнов, П. Проскурин, Н. Рубцов). За 6 лет работы Николая Ивановича в «Советском писателе», работы двенадцати авторов, выпущенные в этом издательстве, были отмечены Государственными премиями.
В 1963 году Н. И. Родичев был удостоен премии Министерства Обороны за книгу «Амурское лето», а в 1969 году - двух премий, ВЦСПС и Союза писателей СССР, по итогам конкурса на лучшее произведение о рабочем классе (книга «Вешка у родника»).
С 1973 года - литработник на дому. С 1975 года проживал на Брянщине, в Белых Берегах.
Удостоен девяти правительственных наград (в том числе - орден Отечественной войны и орден Дружбы).
Скончался после тяжелой продолжительной болезни 7 августа 2002 года в Белых Берегах; похоронен на Троицком кладбище города Орла (по его завещанию).
С 2003 года в Белых Берегах проводится ежегодный поэтический праздник, посвящённый памяти Н. И. Родичева. Имя писателя носит центральная библиотека Брасовского района Брянской области.
Д. Тереховка , Орловская губерния - 7 августа ) - русский советский писатель, журналист, редактор, член Союза Писателей СССР с 1955 года , заслуженный работник культуры России, член Правления Литфонда СССР.
Первые стихи сержанта Родичева были опубликованы в 1944 году в армейской газете «Защитник Отечества»; первая книга вышла в 1953 году .
Работая на ответственных постах в московских издательствах, помог творческому становлению многих авторов, получивших в дальнейшем широкое признание (в их числе - В. Белов , В. Шукшин , Ю. Семёнов , П. Проскурин , Н. Рубцов). За 6 лет его деятельности в издательстве «Советский писатель» работы двенадцати авторов, выпущенные в этом издательстве, были отмечены Государственными премиями .
Скончался после тяжёлой продолжительной болезни 7 августа 2002 года в Белых Берегах ; похоронен на Троицком кладбище города Орла (по его завещанию).
Жена - Нина Ивановна Родичева. Также есть дочь
Источник -
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза.)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N"est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай, – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался.
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся, – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c"est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s"en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
| Имя | Николай Иванович Родичев |
| Дата рождения | 28.9.1925 |
| Место рождения | д. Тереховка, Дмитровский уезд, в Орловской губернии, РСФСР, СССР |
| Дата смерти | 7.8.2002 |
| Место смерти | Белые Берега, в Брянской области, Россия |
| Род деятельности | России XX века, России XX века, XX века, с казахского языка |
| Годы активности | 1944-2002 |
| Жанр | стихотворение, рассказ, очерк, повесть, роман |
| Язык произведений | русский |
| Награды | орден Отечественной войны II степени орден Дружбы Заслуженный работник культуры Российской Федерации |
Никола́й Ива́нович Ро́дичев (28 сентября 1925, д. Тереховка, Орловская губерния - 7 августа 2002) - русский советский писатель, журналист, редактор, член Союза Писателей СССР с 1955 года, заслуженный работник культуры России, член Правления Литфонда СССР.
Родился в деревне Тереховка Дмитровского района Орловской области, в 1 км от границы с Брянской областью, в многодетной крестьянской семье. Позднее несколько лет учился в райцентре Локоть на Брянщине.
Участник Великой Отечественной войны, которую окончил в Чехословакии (в последующем писатель в своём творчестве не раз обращался к теме этой страны). После Победы, окончив военное училище, ещё несколько лет служил в Московском, Киевском, Приволжском военных округах. Демобилизовался в звании капитана в 1950 году.
По окончании Киевского университета, получив профессию журналиста, работал собкором областной газеты «Заря Полтавщины», затем - редактором и главным редактором донецкого книжного издательства «Донбасс». После перевода в Москву, окончив Высшие литературные курсы, заведовал редакцией прозы в крупнейшем издательстве страны «Советский писатель», затем работал заместителем главного редактора издательства «Московский рабочий», являлся корреспондентом журнала «Огонёк», газеты «Правда»…
Работая на ответственных постах в московских издательствах, помог творческому становлению многих авторов, получивших в дальнейшем широкое признание (в их числе - В. Белов , В. Шукшин , Ю. Семёнов , П. Проскурин , Н. Рубцов). За 6 лет его деятельности в издательстве «Советский писатель» работы двенадцати авторов, выпущенные в этом издательстве, были отмечены Государственными премиями.
С 1973 года - литработник на дому. С 1975 года проживал на Брянщине, в Белых Берегах.
Скончался после тяжёлой продолжительной болезни 7 августа 2002 года в Белых Берегах; похоронен на Троицком кладбище города Орёл (город) (по его завещанию).
Жена - Нина Ивановна Родичева.
